Читать интересную книгу Д`артаньян – гвардеец кардинала. Книга первая - Александр Бушков

Оказавшись, наконец, в своей комнате, д’Артаньян растянулся на постели и, размышляя над событиями этого дня, пришел к выводу, что пока что жаловаться на судьбу грешно. Он нежданно-негаданно стал обладателем отличной квартиры, новой шляпы с пером и нового клинка. Мало того, его квартирная хозяйка оказалась не костлявой мегерой из третьего сословия, а очаровательной молодой особой дворянского происхождения, чьи улыбки и пылкие взгляды, как подозревал гасконец, таили намек на то, о чем так вдохновенно повествовал в своей книге синьор Боккаччио, – а надо сказать, что именно эта книга была единственной, которую д’Артаньян за свою жизнь одолел от корки до корки и, мало того, прочитал трижды…

Жизнь по-прежнему была обращена к нему своей приятной стороной – хотя будущее было исполнено неизвестности.

Именно последнее обстоятельство очень быстро заставило д’Артаньяна перейти от романтических мечтаний к действиям. Хотя он лежал на том боку, где в кармане камзола покоился кошелек, последний ничуть не создавал неудобств, не давил на тело, поскольку был тощим, словно пресловутые библейские коровы из проповеди, которую он однажды прослушал, будучи в Беарне (справедливости ради следует уточнить, что в церкви он оказался не столько движимый религиозным рвением, сколько застигнутый ливнем неподалеку от нее).

Какое-то время он взвешивал шансы, выбирая направление, в коем следовало отправиться, делая первые шаги на поприще карьеры. Выбор ему предстояло сделать из двух домов – де Тревиля, капитана королевских мушкетеров, и де Кавуа, капитана мушкетеров кардинала. Для обоих предоставлявшихся ему шансов существовали как плюсы, так и минусы, но по размышлении д’Артаньян решил, что, поскольку г-н де Тревиль обитает на этой же улице, совсем неподалеку, с него и следует начинать…

Глава седьмая

Капитан королевских мушкетеров

Пройдя во двор через массивные ворота, обитые длинными гвоздями с квадратными шляпками – архитектурная деталь, отнюдь не лишняя во времена, когда на парижских улицах еще случались ожесточенные сражения и пора их еще не отошла, – д’Артаньян оказался среди толпы вооруженных людей. Далеко не все из них носили мушкетерские плащи – в ту эпоху ношение военной формы еще не стало непременной обязанностью, да и самой формы, строго говоря, не существовало. За исключением буквально нескольких гвардейских частей, где носили форменные плащи, в большинстве прочих полков ограничивались тем, что старались попросту придать солдатской одежде хоть какое-то единообразие (чаще всего стараясь, чтобы цвет ее сочетался с цветом знамени полка или роты). Однако, судя по разговорам и по самому их здесь присутствию, это все были либо мушкетеры, либо ожидавшие зачисления в роту – не зря перья на их шляпах при всем разнообразии нарядов были одинаковыми, белыми и малиновыми, цветов ливреи Королевского Дома.

Толпа напоминала бушующее море, где неспешно и грозно перекатываются волны. Люди расхаживали по двору с уверенностью завсегдатаев, то затевая ссоры, то занимаясь шуточным фехтованием. Чтобы пробиться через это скопление и при этом с равным успехом не уронить собственной чести и избежать вызова на дуэль, требовалось приложить недюжинную ловкость. А чтобы самому не вызвать того или другого, нужно было запастись величайшим терпением.

Для д’Артаньяна стало нешуточным испытанием путешествие сквозь эту толкотню, давку, гам и суету. Многие оглядывались ему вслед так, что не оставалось сомнений: в нем опознали провинциала, мало того, хуже того, считают жалким и смешным. Вся уверенность д’Артаньяна сразу улетучилась – и пришлось напоминать себе, что кое с кем из скопища этих бесшабашных удальцов он уже успел переведаться самым тесным образом, оставшись, строго говоря, победителем.

В этот миг, как ни странно, он искренне радовался, что не встретил ни Атоса, ни Портоса. При таковой встрече он ни за что не удержался бы, непременно затеял бы ссору первым – и уж, безусловно, не достиг бы не только приемной де Тревиля, но даже лестницы.

И потому он вопреки своей гордыне смотрел в землю, чтобы ненароком не увидеть знакомые лица… То ли благодаря этому вынужденному смирению, то ли тому, что Атоса с Портосом здесь и вправду не оказалось, д’Артаньян добрался до приемной хоть и не скоро, но избежав всех подводных камней, и его шпага осталась в ножнах…

В обширной приемной, разумеется, уже не дрались даже в шутку – зато собравшиеся там оживленнейшим образом, нимало не понижая голоса, сплетничали как о женщинах, так и о дворе короля. Даже самую малость пообтесавшись в пути – то есть наслушавшись вещей, о которых в Беарне и не ведали, – д’Артаньян все же испытал форменный трепет, поневоле слушая все эти разговоры. Здесь с самым непринужденным видом перечислялись столь громкие имена и обсуждались столь сокровеннейшие подробности как любовных интриг, так и политических заговоров, что голова кружилась, как от вина.

Потом стало еще хуже. Собравшиеся были настроены по отношению к кардиналу не просто недоброжелательно – оставалось впечатление, что Ришелье был личным врагом буквально всех здесь присутствующих. И политика кардинала, заставлявшая трепетать всю Европу, и его личная жизнь были здесь предметом для подробнейших пересудов и самых беззастенчивых сплетен. Великий государственный деятель, кого так высоко чтил г-н д’Артаньян-отец, служил здесь попросту посмешищем. Правда, со временем д’Артаньян, наслушавшись вдоволь этих пересудов, подметил своим острым умом одну примечательную особенность. Если г-н д’Артаньян-отец восхищался кардиналом вовсе не бездумно, а мог подробно аргументировать все поводы к уважению и перечислить свершения кардинала, пошедшие только на пользу Франции, то здешние пересуды были лишены как логики, так и аргументов. Не было ни малейших попыток беспристрастно взвесить все, что сделано кардиналом для государства, ища как слабые стороны, так и сильные. Собравшимся здесь кардинал попросту не нравился, вот и все. Его ненавидели, если рассудить, как ненавидят строгого учителя, требующего порядка в классе, или пристрастного командира, вздумавшего искоренить в своей роте беззастенчивую вольницу и ввести строгую дисциплину. Д’Артаньян был согласен с отцом в том, что произвол и ничем не сдерживаемые буйные выходки дворянства были опасны для государства еще более, нежели разлад в налаженном хозяйстве, и мог бы, как ему представлялось, аргументированно и логично поспорить кое с кем из присутствующих. Беда только, что он успел уже понять – собравшимся здесь не нужны ни аргументы, ни логика. Кардинал Ришелье осмелился посягнуть на повсеместную анархию – и этого для многих было достаточно… Никто из них понятия не имел ни о рычагах управления государством, ни о финансах, ни о большой европейской политике, но давно подмечено, что критиковать чьи-то действия, не предлагая взамен своих рецептов, – дело слишком легкое и увлекательное, чтобы от него отказался хоть один напыщенный болван или светский горлопан…

Д’Артаньян понял, что, пожалуй, напрасно считал себя до сих пор человеком, которого нечем смутить. Разговоры здешние были таковы, что, казалось, сюда сию минуту должна ворваться королевская стража, засадить половину присутствующих в Бастилию, а другую половину колесовать на Гревской площади, у Трагуарского креста или у церкви святого Павла, где обычно расставались с жизнью узники Бастилии. А сам д’Артаньян, как ему представлялось, неминуемо разделил бы их участь как сообщник, поскольку молча слушал все эти речи…

Однако шло время, а все эти невероятно вольнодумные и оскорбительные для кардинала разговоры продолжались с прежним накалом, как будто никто из присутствующих не верил, что окажется похороненным на кладбище святого Иакова, где, как известно, бесчестно погребали государственных преступников. Понемногу и д’Артаньян стал успокаиваться, понимая, что это, вероятнее всего, обычные, ежедневные сплетни, так и не наказанные Бастилией…

– Что вам угодно? – высокомерно обратился к нему некий раззолоченный господин. – Я вижу, вы здесь человек совершенно новый… Не назовете ли ваше имя и цель прихода?

Нервы д’Артаньяна настолько были расстроены и взбудоражены всем услышанным, что он едва не назвал этого вельможу почтительно «сударем», но вовремя сообразил, что это не более чем лакей г-на де Тревиля, пусть и сверкавший золотыми галунами.

Изо всех сил пытаясь держаться независимо – ибо лакей любой важной особы все же не более чем лакей, – он ответил, с неудовольствием отмечая, что голос его дрожит:

– Я – д’Артаньян, дворянин из Беарна… земляк господина де Труавиля…

– Кого? – с неподражаемой интонацией осведомился раззолоченный павлин.

– Господина де Тревиля, – торопливо поправился гасконец. – Не будете ли вы так добры, любезный, исходатайствовать мне у вашего хозяина несколько минут аудиенции?